ЕРО не пройдет
Наконец-то свершилось! Сотрудники
российского антидопингового центра (РАЦ)
приступили к тестированию эритропоэтина. Того
самого злосчастного ЕРО, который стал причиной
целой череды вселенских скандалов на Играх в
Солт-Лейк-Сити. Одно упоминание об этом препарате
вызывает у спортивных чиновников чувство,
похожее на приступ зубной боли. Долгое время наша
антидопинговая служба плелась в хвосте. Не было
ни соответствующей аппаратуры, ни реактивов. Но
когда Госкомспорт, поднатужившись, выделил на
это дело 600 тысяч долларов, а три наших
специалиста прошли необходимую стажировку во
Франции, стало очевидно, что отныне и мы сможем
бороться с последними ноу-хау черной
фармакологии на самом продвинутом уровне. О
светлых и темных пятнах этой борьбы мы попросили
рассказать директора РАЦ Виталия СЕМЕНОВА.
– Виталий Александрович, можно ли
считать, что по ЕРО в ближайшее время будет
нанесен сокрушительный удар?
– Сразу хочу подчеркнуть: ЕРО –
отнюдь не новый препарат, как многие думают. О нем
давно уже известно в тех видах спорта, где во
главу угла ставится выносливость человека.
Впервые об ЕРО заговорили еще в 1988 году на
Олимпиаде в Калгари. Тогда же председатель
медицинской комиссии МОК принц Александр Де
Мерод попросил разработчиков препарата
выступить с публичным докладом и рассказать, что
нас теперь ждет.
– Ничего хорошего?
– Мы были ошеломлены грядущими
перспективами, поскольку отчетливо понимали, что
традиционным методам тестирования вынесен
приговор. Обнаружить с их помощью ЕРО будет
крайне сложно. К тому же ЕРО содержал реальную
угрозу жизни спортсменов – его применение
вызывает загустение крови. Насколько это
страшно, объяснять, по-моему, не надо. Вот почему
сразу же возникло предложение об углеродной
метке препарата еще на стадии производства.
– А что это давало?
– Такая метка облегчала выявление
ЕРО в организме спортсмена. В эту программу нужно
было вложить порядка 400 миллионов долларов, но
Хуан Антонио Самаранч, тогдашний глава МОК, на
такие траты пойти не отважился.
– Известно, что Самаранч вообще
весьма терпимо относился и даже предлагал
сократить существенно список запрещенных
препаратов?
– Самаранч считал, что тотальный
допинг-контроль только помешает олимпийскому
движения и отпугнет профессионалов. Самаранча
неоднократно критиковали за такой подход.
Громкий скандал, разразившийся во время
велогонки «Тур де Франс-98», когда у многих
участников были обнаружены ампулы с допингом, а
одна из команд дисквалифицирована в полном
составе, подтолкнул МОК к созданию Всемирного
антидопингового агентства – ВАДА.
– Название это часто мелькало в
скандальной хронике из Солт-Лейк-Сити, правда, не
совсем понятно, чем ВАДА занимается конкретно?
– Она отвечает за тестирование
ведущих спортсменов в период между Олимпиадами.
А финансируется из бюджета МОК.
– Когда Международная федерация
плавания первой из всех федераций узаконила
кровяные тесты и организовала тотальный
допинг-контроль на своих соревнованиях, многих
удивила столь оперативная ее реакция на жесткую
антидопинговую политику, провозглашенную Жаком
Роге. Обычно федерации не очень-то торопятся
брать под козырек – выдерживают марку. И вдруг
такая шустрость, что создается впечатление – не
кратковременная ли это кампания.
Пошумят-погремят, а потом все стихнет до
следующей Олимпиады?
– Нет, это логичный этап развития
допинг-контроля. Думаю, борьба с ним будет только
нарастать. Это заслуга Роге, и это хорошо. Я лично
против «амнистии» запрещенных препаратов. Ведь
начинается всегда с малого. Стоит разрешить
марихуану и многие судьбы будут разрушены. Как,
кстати, случилось с Диего Марадоной.
– А наши спортсмены грешат
наркотиками?
– Иногда случается. Та же марихуана
считается довольно распространенной в игровых
видах, в единоборствах.
– А насколько информированы в
допинге наши спортивные врачи? Сегодня атлет
может принять какой-нибудь внешне безобидный
препарат, а завтра его дисквалифицируют,
обнаружив у него, скажем, нандролон.
– Проблема даже не в
информированности врачей, а в медицинских
стандартах. Один и тот же препарат,
произведенный, допустим, в Польше или в России,
может иметь разный состав. На этом, кстати,
погорели наши гимнастки Алина Кабаева и Ирина
Чащина. Они приняли лекарство, смягчающее
предменструальный синдром, произведенное в
России. Проблемы возникали и у наших
синхронисток. Одна из них была на два месяца
отстранена от соревнований, хотя вины ее не было.
Она пользовалась средством для похудания, в
котором, как выяснилось, содержались запрещенные
вещества.
– Выходит, прежде чем что-либо
прописать спортсмену, врач команды
предварительно должен проконсультироваться с
вами?
– Именно так. Тем более что вокруг
полным-полно поддельных лекарств. Поэтому каждый
применяемый в той или иной команде препарат
обязательно должен иметь сертификат нашего
центра. Правда, таковой сертификат мы выдаем
только на год, поскольку фирмы часто убирают из
своей продукции запрещенные вещества, а затем
опять их используют.
– А как обстоят дела с
биологическими добавками, столь популярными
сегодня у спортсменов?
– Впервые мы столкнулись с этой
проблемой еще в 1980 году. Мы тогда закупили в
Японии лекарство под названием «Инозея»,
восстановительное средство для сердечной мышцы.
А вскоре в допинг-пробах спортсменов стал
попадаться запрещенный феномин. Мы не сразу и
сообразили, откуда он взялся… Фактически
государство не контролирует состав биодобавок. К
примеру, антидопинговая лаборатория в Кельне
потратила около 150 тысяч долларов, лишь бы
определить, что можно рекомендовать спортсменам,
а что – нет. Выяснилось, что около 100 из 634
проверенных добавок содержали анаболические
стероиды: нандролон, тестостерон и т.д. Хотя в
аннотациях к препаратам не было ни слова о
наличии запрещенных веществ.
– Как выглядит антидопинговая
программа в российском спорте?
– Каждая федерация представляет
свой план допинг-контроля на год, составленный с
учетом календаря соревнований. Причем
тестирование предусматривается не только на
конкретных турнирах, но и между ними, что гораздо
эффективнее.
– Национальный Олимпийский
комитет Норвегии выступил с предложением еще
больше ужесточить борьбу с допингом. Как вы
относитесь к этой инициативе?
– Не очень в нее верю. На
сегодняшний день у ВАДА бывает много ошибок на
начальном этапе. Чтобы их избежать, лучше всего
использовать систему взаимного контроля между
странами. Такая система была налажена между СССР
и США сразу после Олимпийских игр в Сеуле, когда
спортивную, да не только спортивную,
общественность потряс скандал с канадским
спринтером Бэном Джонсоном. Чтобы предотвратить
расползание допинга в считанные дни, наш
Госкомспорт и НОК США договорились о взаимном
тестировании. Скажем, звонят нам американцы и
сообщают, что желают протестировать наших
лыжников. Нет вопросов – они приезжали сюда, мы
вместе обследовали спортсменов и готовили
совместное заключение. Затем уже наши
специалисты отправлялись в Штаты и там работали
с теми спортсменами, которые интересовали нас. По
итогам года отчет о проделанной работе отсылался
в МОК и там анализировался. Сами спортсмены,
между прочим, говорили, что та совместная система
была наиболее эффективной из всех, когда-либо
придуманных.
– В том-то и дело, что – была.
– Увы, к началу 90-х годов наше
сотрудничество с Америкой подошло к концу.
Трудные настали времена: у нас уже не было денег
на оборудование, реактивы, до минимума
сократилось количество анализов.
– Понятно, что с тех пор мы
несколько поотстали. А какие страны являются
сегодня, так сказать, наиболее продвинутыми в
области допинг-контроля?
– Видимо, вы имеете в виду не весь
допинг-контроль, как таковой, а именно
обнаруженный ЕРО?
– Хорошо, пусть так.
– Здесь явных лидеров трое: США,
Англия и Германия. Они шагнули пока дальше
остальных стран. Правда, хочу заметить, что
львиную долю фундаментальных исследований там
оплачивает непосредственно государство.
Согласитесь, миллион долларов бюджетной дотации
– это неплохо. Нам о таком щедром финансировании
приходилось только мечтать долгие годы...
Беседу вел Олег МИХАЙЛОВ
|