Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Спорт в школе»Содержание №23/2000
Архив
КОМСОМОЛКА

КОМСОМОЛКА

В конце двадцатых годов уходящего века отец взял у государства в аренду охотничий дом, принадлежавший ранее помещику Щедрину, где наша семья и поселилась. Это в четырех километрах от станции «Здравница» Белорусской железной дороги. Мне тогда шел восьмой год. Вокруг дома было поместье: лес, поле, аллея, конюшни. За полем – пруды. Отец работал во «Всекобанке», на Мясницкой улице и ездил в Москву на работу. Дорога занимала у него много времени, в том числе 4 км утром пешком до станции и 4 км вечером от станции. Решено было приобрести лошадь.

Это была сибирская мохнатая небольшая лошадка со странным прозвищем «Комсомолка». Так назвали ее за якобы семнадцатилетний комсомольский возраст, что для лошади многовато. Лошадь поместили в удобное стойло помещичьей конюшни. Я стал привыкать поить, кормить и ухаживать за ней. Комсомолка имела приветливый характер, трясла головой и норовила ткнуться в меня своими мягкими ноздрями. Я кормил ее сеном, овсом, иногда угощал кусочком хлеба или сахара. Хотелось поскорее научиться ездить на ней.

Я подводил Комсомолку к крыльцу, садился на нее верхом и сначала ездил шагом по расчищенным от снега дорожкам, а затем, осмелев, рысью и галопом по глубокому снегу. Однажды мы с ней на скаку огибали угол сарая, а там под снегом был лед, образовавшийся от капели с крыши. На крутом вираже Комсомолка заскользила всеми четырьмя копытами и упала на бок, но при этом съехала в сторону, даже не придавив мне ногу, и я упал отдельно от нее.

Наконец мы раздобыли сани-розвальни и упряжь: дугу, хомут, чересседельник, вожжи и прочее. По вечерам стали ездить за папой на станцию. Зимой темнеет рано – часто возвращались совсем в темноте. Слева от дороги метрах в двухстах был лес, справа – заснеженное поле до горизонта. В лесу видели, как светятся чьи-то глаза. Ночью дома мы часто слышали волчий вой. Лошадь сама выбирала накатанную дорогу. Стоило ей свернуть с этой дороги, как она увязла бы по брюхо в снегу. Перед спуском в овраг в небольшой роще берез Комсомолка старательно объезжала знакомый ей пень, чтобы не задеть его санями.

Научился я и самостоятельно запрягать, даже сейчас помню, как это делается, хотя с тех пор прошло столько лет. Нынешние горожане понятия об этом не имеют. Прежде всего надевается хомут, потом лошадь задом заводят между оглоблями, поочередно ремнями, гужами соединяют дугу с правой и левой оглоблями. Затем, чтобы гужи натянулись, стягивают хомут супонью, упираясь ногой в его нижний край. На спину кладут чересседельник, закрепляя его подпругой на животе лошади. Через чересседельник продевают ремень, привязанный к одной из оглобель, и приподнимают на нем всю упряжь кверху, закрепляя ремень и на другой оглобле. Вожжи присоединяют к уздечке и протягивают их к саням или телеге. При необходимости лошадь взнуздывают – и можно ехать.

 

Научившись всему этому, я стал встречать отца один. Поезда часто запаздывали, и приходилось их поджидать в санях или на открытой летней платформе. Однажды я прождал папу часа два. Прошло несколько поездов, а его все не было. На нашей платформе зимой никто не сходил. Я замерз. В санях было сено, а на нем ковер. Я залез под ковер, но согреться не мог. Комсомолка переступала с ноги на ногу и трясла головой. Висевшая у нее на шее торба, в которой был овес, была пуста.

Наконец я решился ехать обратно. Домой Комсомолка всегда бежала резвой рысью. Но вот в середине пути она начала проявлять беспокойство и вдруг бросилась скакать в галоп. Я посмотрел в сторону леса и увидел не только глаза, но, как мне показалось, и скачущих по глубокому снегу волков. Недаром так испугалась Комсомолка. В панике я хотел подхлестнуть ее вожжами, но увидел, что она распрягается. Дуга повалилась на одну сторону. Я вскочил на облучок и изо всей силы прыгнул вперед на круп лошади почти у хвоста. Ухватившись руками за чересседельник, я подтянулся вперед и поскакал, обняв Комсомолку за шею.

Вскоре приехал папа на попутной подводе, так как случайно сел на не останавливающийся на нашей станции поезд. Розвальни, покрытые ковром, ночевали в поле. Утром с Комсомолкой в поводу мы дошли до саней, запрягли ее, отвезли папу на станцию и благополучно вернулись.

 

Настала весна. Розвальни уже не годились. Пришлось покупать телегу. Где-то достали городскую телегу-полок. Плоская грузовая площадка была у нее выше колес. На такой телеге можно сидеть свесив ноги. Несмотря на громоздкость телеги, Комсомолка успешно с ней справлялась, и я по вечерам продолжал встречать своего папу. Днем же любимым занятием было скакать на Комсомолке по окрестностям. По вспаханному полю, по кленовой и липовой аллеям, вокруг прудов. Однако при этом была одна очень большая неприятность. Без седла стиралось заднее место и приходилось скачки прекращать до его залечивания. Деревенские ребятишки в прудах купали лошадей. Я перезнакомился с ними и тоже стал купать Комсомолку. Однажды пришел ко мне деревенский мальчик Паша Гудилин и спросил, почему же я не приезжаю купать свою Комсомолку. Я сказал, что не могу, так как стер себе ягодицы. Он потребовал: «А ну, покажи!» Я показал ягодицы, и он заявил, что это сущая ерунда, и показал свои. Там были две сплошные язвы. «И то езжу», – назидательно сказал он.

Как-то я скакал на лошади, а ребята, спрятавшись в кустах, громко крикнули. Комсомолка испугалась и встала как вкопанная. Я полетел вперед, но все же успел повиснуть у нее на шее, ухватившись за гриву. Обошлось, как и при падении на лед у сарая, как при падении от наезда на высоко натянутую бельевую веревку, как обходилось и во многих других случаях.

Недалеко от дома раскинулось пахотное поле, обрамленное слева кленовой аллеей, а справа оврагом с ручьем внизу. А за полем были пруды, где мы купали лошадей. И вот весной отец решил на этом поле посеять рожь. Комсомолка привезла на телеге взятые взаймы у крестьянина из деревни Щедрино плуг и борону. В воскресенье намечено было пахать и боронить. На неделе Комсомолку усиленно подкармливали овсом. Работа ей предстояла тяжелая. Чтобы не было жарко – пахать нужно было с рассветом. Папа собирался встать в четыре часа ночи и я тоже.

Набегавшись за день, лег спать пораньше с мыслью о пахоте, закрыл глаза и, как мне показалось, тут же открыл их опять. Но было уже позднее утро, вовсю светило солнце. Раздосадованный, побежал я туда, где работал папа. Почти все поле было уже вспахано. Папа был весь в поту. Комсомолка в мыле. Я по просьбе папы принес ему березового соку, который недалеко от дома по желобку натекал с березы в ведерко. Через полчаса работа была закончена, боронить решили вечером.

На следующий день я на Комсомолку не садился, дал ей хорошенько отдохнуть. Весь день она щипала травку на лугу. Приносил ей хлеба и сахару.

Однажды родители стояли на крыльце, а я проскакал мимо самым быстрым галопом. Папа был восхищен и пообещал со временем купить седло, но уехал в Душанбе, а когда вернулся, то вместо седла привез мне шитую золотом тюбетейку. Работа у него в Душанбе не сложилась, времена изменились, аренду пришлось завершить, а Комсомолку продать. Расставание с ней было тяжелым.

 

Тяжелой была и наша последняя случайная встреча. Мы шли по дороге в село Перхушково, навстречу ехал обоз с лесоповала. Каждая лошадь везла огромные бревна на разъятых по длине бревен тележных колесах. Лошади надрывались на ухабах, возницы стегали их кнутами. В этом обозе тянула непосильный груз и моя Комсомолка. А я всегда так жалел ее и не перегружал. Она была моим другом. Я не мог удержать слез...

 

Прошло много лет, но дружба с лошадью и скачки в семилетнем возрасте остались в моей памяти незабываемым впечатлением. Шла Великая Отечественная война. Пехота тогда по преимуществу передвигалась пешком. Однажды между боями выдался нам отдых. Нас отвели во второй эшелон. Купались, стирали, прожаривали обмундирование от насекомых. Посещали по разным надобностям тылы нашей дивизии и встречались с бойцами из других полков. Как-то были сборы и инструктаж связистов дивизии. Мы из нашего полка пришли пешком, а Панкин и Комов из двух других полков с шиком явились на лошадях. Панкин на бричке, а Комов на лошади под седлом.

По окончании занятий Комов пригласил нас в свой полк в гости, обещал хорошо угостить. И я, вспомнив Комсомолку, пожелал ехать верхом. Комов без возражений и даже с удовольствием протянул мне повод своего коня Воронка, а сам уселся в бричку Панкина.

Тронулись в путь, и тут я обнаружил, что у Воронка совершенно необыкновенная рысь, с каким-то прискоком и последующим прихромом, вытряхивающим у седока все внутренности. Я приотстал, а затем нагнал бричку галопом. Галоп был нормальный, без прискока и прихрома. На очередном отрезке моего галопирования я услышал сзади шум мотора, и как на грех в этот момент седло стало медленно съезжать с моего Воронка в сторону-вниз. Пришлось перейти на его встряхивающую рысь – седло поехало еще быстрее, и я упал. «Виллис» командира нашей дивизии резко затормозил, и разъяренный генерал закричал, что это позор нашей дивизии, когда ездок сидит на лошади хуже собаки на заборе, и что если он еще раз увидит меня на лошади, то строго накажет. После этого я некоторое время вел Воронка в поводу, а затем, боязливо озираясь по сторонам, сел в седло и догнал бричку. Генерал, видимо, и представить себе не мог, что есть такие лошади, как этот злополучный Воронок.

Прошло около года. Мы стояли на Сиваше под Перекопом. Была осень и непролазная грязь. Испортилась батальонная радиостанция, и меня направили в тыл дивизии поменять ее на исправную. От передовой под Перекопом и до Новопавловки, где находились наши тылы, было добрых 25–30 км. Я с радиостанцией за спиной и с автоматом на шее шел всю ночь, едва вытаскивая ноги из непролазной грязи. Сзади, уже вдалеке, на передовой, постреливали, струйками летели трассирующие пули, изредка опускались осветительные ракеты. Измызганная, грязная дорога была едва видна. И тут меня догнал Валиев, ездовой командира дивизии, верхом на прекрасной лошади, другую, еще лучшую, генеральскую, тоже оседланную, он вел в поводу. Валиев остановился, посмотрел на меня, на мои ноги по колено в грязи, полез в какой-то подсумок, достал старую портянку и сказал: «Вытирай хорошенько ноги». Я тщательно вытер их, сел на генеральское седло из блестящей коричневой кожи, и мы с Валиевым тронулись в путь.

Не знаю, с чем можно сравнить эту блаженную езду. Как по пологим волнам несла меня плавная рысь генеральской лошади. Мы мигом достигли Новопавловки, до которой было уже недалеко. В дороге я подумал: «Посадить бы нашего генерала на комовского Воронка, и был бы он тоже, как собака на заборе». После этого верхом на лошадь мне садиться не приходилось.

А. БЕРЗИН

Рейтинг@Mail.ru