В спорте – вспомните! – о тех, кто умеет вырвать победу у равных по силе соперников, подчас наперекор неудачно складывающимся обстоятельствам, вопреки всем и всему, говорят одобрительно: "Боец!" Он, счастливчик, бывает иногда и не сильнее других-прочих, но имеет, как несколько казенно выражаются тренеры, "бойцовские качества". А что они по сути, эти "бойцовские качества"? Это сила духа, воля, умение быть терпеливым, настойчивым, сметливым и задорным.
Всегда интересно знать, как складывался жизненный путь таких людей. Ведь и они когда-то были маленькими мальчиками и девочками, неумелыми, быть может, робкими... Что вывело их на столь славную жизненную стезю? Какие трудности и соблазны, взлеты, а возможно, и падения испытали они в самом начале жизни, в юности? Об этом рассказывают сами наши герои, которых мы приглашаем выступить в нашей газете под рубрикой "Бойцы вспоминают..."
Сегодня наш гость – генеральный директор знаменитого московского клуба "Самбо-70" (официально – Центра образования) Ренат Алексеевич ЛАЙШЕВ. Заслуженный тренер России, кандидат педагогических наук, народный педагог России. Ему 40 лет еще только, а за плечами много всего всякого разного – счастливое, как он сам говорит, детство, успехи на ковре, долгие трудные месяцы и дни, когда он, став директором "Самбо-70", возрождал его из руин, в которые превратила клуб начавшаяся в стране перестройка. Сейчас клуб в расцвете сил. И когда в прошлом году он праздновал свое 30-летие, приветствие ему, клубу "Самбо-70", прислал сам президент страны Владимир Владимирович Путин.
Ренат интереснейший рассказчик. Жаль, на бумаге трудно отразить его разнообразные интонации, мимику лица, красноречивые жесты.
Впрочем, ему слово...

РОДОМ ИЗ ШКОЛЫ

Мне прямо-таки как на роду было написано: я родился прямо в здании школы. Мой отец был тогда заместителем директора московской школы № 3 по хозяйственной части. И мы жили в квартире при школе: папа, мама, я, старший брат. И все мои самые ранние, обрывочные еще воспоминания связаны с жизнью школы. Вот звонок в ушах и как бы крик: "А-а-а", в несколько глоток – это дети побежали на перемену. Из-за другой стенки квартиры – звуки спортивного зала: свистки, удары мяча...
Как сейчас помню: справа от здания школы был детсад, слева – ясли. Я даже до сих пор не забыл свою воспитательницу из яслей – тетю Аллу. Очень хорошая, добрая была. А рядом со школой – огромный сталинский дом, откуда били салют. На радость всем нам, мальчишкам. На 28-м автобусе можно было доехать до Красной площади за 20 минут. Этот мир моего детства так ярок в памяти.
Отец наш был очень строг, но многие вещи он нам с братом доверял. Помнится, брат был в 5-м классе, а я во 2-м, и отец отпускал нас одних на ВДНХ, еще куда-то, хотя мама и очень волновалась за нас. Я думаю, отец стремился воспитывать нас как мужчин, ответственных за свои поступки.
Мне, к примеру, он по воскресеньям, когда школа была пуста, давал ключи от спортивного зала. А я был, что называется, заводилой, любил верховодить. И, гордый собой, приглашал ребят со двора в зал, кто же откажется побегать там, поиграть!
Мой старший брат был круглый отличник, он выигрывал олимпиады по физике, математике. Естественно, все главные надежды родителей были связаны с ним. А у меня был щадящий режим, ко мне относились снисходительно как к младшему. Я был совсем другой, нежели брат, более уличного типа парень, меня даже устраивало, что мной занимаются меньше.
У родителей была нелегкая жизнь. Отец родом из Донбасса, он даже учился до войны в одном классе с молодогвардейкой Валей Борц. Его отец, мой дед, и старший брат, летчик, мой дядя, погибли на фронте. Отцу приходилось тащить на себе семью. А воспитывался он в детстве на письмах старшего брата, который в 17 лет закончил летное училище и ушел на фронт. Эти фронтовые письма-треугольнички, бережно хранимые, я и сам помню. Такая была семья – военными подвигами вдохновляемая, сама готовая при необходимости к этим подвигам, советского производства семья.
Позже отец приехал в Москву, познакомился тут с мамой. Образовалась семья, а отец стал работать в системе образования. Это очень ему подходило, он всегда был очень начитанным человеком. Даже когда в армии служил, заведовал библиотекой.
С директором той школы, где мы жили и позже учились, Надеждой Николаевной Артемьечевой у нас не то чтобы дружба не кончается, но я с огромным уважением к ней отношусь, и – представьте! – когда мы праздновали 30-летие "Самбо-70", она была среди наших гостей. И многое из педагогического опыта я у нее, да и у отца брал. Ему вскоре предложили должность заместителя заведующего Октябрьского роно.
Вот говорят иногда: школа – родной дом. Для меня с самого раннего детства так было буквально. Сколько себя помню, я жил ею, чувствовал себя в ее стенах запросто. Еще не будучи школьником официально, так сказать, приходил на уроки к старшему брату, садился рядом с ним, учил уроки. Меня никто не гнал. Зато потом, когда я сам пошел учиться, многое мне давалось легче, чем сверстникам. Я шел как бы по второму кругу.

ВОЛШЕБСТВО ТЕАТРА

Вольно или невольно я тянулся за старшим братом. Он активно посещал Дворец пионеров, участвовал там в разных кружках, выступал в олимпиадах. А родители мною его "нагружали", он должен был меня брать с собой.
И однажды там, во Дворце, чисто случайно и даже не по возрасту я записался в театральную студию. Брату надо же было меня куда-то определить! При приеме в студию надо было пройти три теста: стих прочесть, басню и что-то из прозы рассказать. Я все исполнил. Не могу судить как, но руководительница студии, в прошлом ученица Станиславского, Евгения Васильевна Галкина меня приняла с первого захода. Видно, чем-то я ей понравился, а кроме того, у них в коллективе как раз не хватало такого маленького, каким я был тогда.
Сейчас все это интересно вспоминать и анализировать. Почему у меня такое влечение к школе было, почему все легко получается с народом? Наверное, потому, что я всегда был общественным человеком, всегда в коллективе, среди людей. А театр в чем-то даже помог понимать человека изнутри.
Меня всегда тянуло общаться с людьми. Вот брат мой не очень любил куда-то ходить, он лучше с книжкой посидит, все библиотеки в округе перечитал. А во мне природная общительность всегда побеждала. Даже ту стеснительность, даже робость, что обусловливались строгим воспитанием родителей.
Я благодарен отцу еще за то, что летом он посылал нас с братом на три месяца к бабушке в деревню. Какие впечатления! Я еще застал соломенные крыши на избах и электричества не было.
Семья у бабушки была большая. По утрам ставился большой самовар. И я наблюдал, как бабуля вынимала свежевыпеченный хлеб из печки. Как она надевала платок на голову, колола сахар на ма-ле-нькие кусочки и раздавала каждому. Это все у меня в памяти такими яркими мазками, окрашено такой любовью и благодарностью...
Может, поэтому мне всегда легко было находить общий язык с деревенскими мальчишками, когда потом уже ездил в спортлагеря – сразу они принимали меня за своего.
В жизни ничего не исчезает бесследно. Взять тот же театр. Я занимался в нем целых 7 лет, ездил туда на двух транспортах с большим удовольствием. И многие мои умения оттуда, из этого мальчишеского увлечения. Роли мне давали преимущественно "хорошего мальчика". А я так страстно мечтал сыграть хулигана какого-нибудь. В "Димке-невидимке", известнейшей тогда пьесе, мне доверили главную роль.
Да все было в этом театре, мы там пели и плясали. А как забавно было, когда кто-нибудь приезжал с Мосфильма посмотреть, не подойдет ли им кто по типажу на очередную роль, проходную, как правило. Наши руководители прятали нас в этот момент... в оркестровой яме.
Конечно, кому же хотелось рушить собственные постановки, искать замену. Я не понимал тогда всей ситуации, но так весело и интересно было прятаться.
В театре я всегда был в группах с более старшими ребятами. Некоторые из них стали артистами. Может быть, и я мог бы им стать – однажды играл в театре на Малой Бронной беспризорника. Но жизнь повернула иначе.
Во дворе дома, где мы жили, те, кто знал, удивлялись – как это я занимаюсь в театре. Здесь, во дворе, у меня была совсем иная репутация – хулиганистого мальчишки. Одно время был даже на учете в милиции. За что? У меня такие классные арбалеты были! Вот за них. Один наш добрый знакомый, ветеран войны дядя Гриша, спокойненько делал их мне и моим друзьям. А мы вели мальчишеские войны. Стекла иногда разбивали, друг друга ранили. Опасное было занятие. И, конечно же, взрослые боролись с этим. Отец сколько раз ломал о колено мою игрушку...
А в 4 часа дня надевал костюмчик и ехал в театральный кружок, такой праведный мальчик. Театр очень меня увлекал. Я даже пантомимой одно время занимался у Спесивцева, он потом еще свой театр организовал, известный театр.
И знаете, что интересно. Ничто не проходит бесследно. И жизнь как бы по кругу вернула меня обратно к этим театральным людям – к Специвцеву, Кабо...

ВЫБОР СУДЬБЫ

Наш отец был уважаемым человеком и в районе, и в городе. Он мне никогда ничего не навязывал. Вот сейчас, уже став взрослым, я сам так готов иногда дать тот или иной совет в иных случаях, но вспомню отца – и останавливаю себя. Он не лишал нас детства, давал нам с братом и право выбора.
Я уже – вслед за братом – учился в физико-математической школе № 625. Нельзя сказать, чтобы с большим увлечением, не мое это было. Я больше к спорту тянулся – занимался гимнастикой, футболом, легкой атлетикой. Стометровку бегал за 10,8 сек.! Меня даже серьезный тренер приглашал заняться бегом. Бегом? Нет, только бегать было мне скучно. Уже даже отец меня стал сдерживать в этом моем увлечении спортом, двором, театром, помню, в 8-м классе запирал даже в доме, чтобы я к экзаменам готовился.
Экзамены я сдал. А что было делать дальше? Даже уже родители увидели: ну не мое эта физико-математическая школа! Я даже однажды случайно услышал, как родители переговариваются: "Может, в ПТУ его (меня!) отдать, есть тут у нас хорошее".
В ПТУ! Это сейчас они все колледжи, а тогда поступить в ПТУ было как бы спуститься на ступеньку ниже по общественной лестнице.
Но та судьба меня миновала. Как-то отец сказал: "Ты знаешь, у меня есть друг, чемпион мира – Рудман Давид Львович. Хочешь, познакомлю?"
Чемпион мира! Так близко не приходилось ни с одним сталкиваться.
Через неделю примерно поехал к Рудману, познакомились, посмотрел клуб. Сам уже взрослый – 8-й ведь класс! Помню, как зашли к Давиду Львовичу: "Спасибо, – говорю ему, – мы с отцом все посмотрели, я согласен, буду ходить к вам три раза в неделю тренироваться".
А в душе не то чтобы робость какая, но настороженность, что ли. В своем дворе я был король – а тут буду никто. Тут все борцы, а я что умею? Рудман мне: "Ты не волнуйся, мы уже все решили, вот возьми дневник". Позвал Колю Ульянова: "Дай ему (мне то есть) расписание занятий, объясни, что к чему".
Все так строговато было. Я еще больше озаботился: даже соседний двор был для меня уже чужим, а тут ездить так далеко от дома, да и ребятня собирается сюда со всей Москвы...
А наутро – первая тренировка. Как сейчас помню, Леша Новиков, капитан класса, подошел ко мне – куда крупнее меня, а я что – ни самостраховки еще не знаю, ничего собственно. Первый бросок – и я на полу. И первая мысль была горька: "Лишили детства! Все кончено! Все пропало! Жизнь не удалась!" Именно такое было ощущение: куда я попал?!
В той прежней школе у меня авторитет был, выбирали командиром команды на НВП, капитаном по физкультуре. И если школа, учителя прежде все накатывали и накатывали на меня – то не так и это не этак, то когда я пришел забирать документы – не отдают!
Отчасти из-за отца, конечно, он все-таки был заместителем заведующего роно. Но и не только поэтому. Классная руководительница, от которой я в свое время столько наслушался негатива, теперь запричитала: "Ой, как же теперь класс опустеет без тебя, ты же душа класса!", и прочее и прочее.
А у Рудмана меня уже в следующий приход ждал свой сюрприз. Знатный был прикол. Перед занятиями было собрание класса, прихожу и что же вижу: сидят четыре физиономии с соседнего двора – мои враги. По именам мы друг друга не знали, а уж в лицо! Все разборки как раз с ними и были.
Но ничего, потом подружились, даже вместе домой ездили после занятий, благо в одну сторону.
Поначалу-то, конечно, холодок был, то плечом эдак по-мальчишески толкнешь, то еще чего. И все еще страху нагоняют, показывают: этот вот король болевых приемов. Помните, в клубе было такое соревнование? "А этот чемпион Москвы!" "А этот чемпион Ярославля".
И я думаю: всего Ярославля чемпион! Елки-палки! Вот попал я. Но были, правду сказать, среди нас и такие, как я, вновь пришедшие.
Через месяца три-четыре начала наших занятий – "Открытый ковер", первые схватки.
У меня хорошая координация от природы и еще, как выяснилось, была устойчивость на ковре, впоследствии за счет нее я и боролся.

ТАК ИНТЕРЕСНО БЫЛО СОРЕВНОВАТЬСЯ, ДРУЖИТЬ

И вот самая первая моя схватка. Я выиграл! Чистым броском с подсечкой. И такое почувствовал удовольствие от борьбы, такую тягу к ней, что на всю, можно сказать, жизнь хватило.
Я пришел новичком в 9-й класс, а по скорости прохождения спортивных ступенек я был вторым за Виктором Астаховым, который впоследствии стал трехкратным чемпионом мира, заслуженным мастером спорта. Я через год уже стал кандидатом в мастера. Акробатика еще, которой я раньше занимался, очень мне помогала.
...А театр бросил. Никому даже не сказав ничего. Как-то стыдно и больно было. И для меня это и сейчас не просто слова – кулисы, запах сцены. Все капустники, праздники наши помню. Это мое.
Когда я через год уже все же в театре появился, все ахнули. Был Ренатик такой маленький, шустренький. А тут такой детина явился.
Помню, зашел к нашему руководителю Валентину Николаевичу Петухову (умер в прошлом году только), с большим волнением зашел, что-то он скажет? А он, как ни в чем не бывало: "Да, кстати, для тебя-таки есть роль одна замечательная, эти (жест в сторону стены) не сыграют, давай приходи в следующее воскресенье..." Будто я и не уходил никуда. Аж сердце забилось, затрепетало. Я-то думал, мне скажут: "Как тебе не стыдно, год не был, больше ты сюда не вхож!" А меня приняли как родного.
Но по времени невозможно было уже совмещать тренировки и театр.
Но и не только это. Коллектив, мальчишеский коллектив, поглотил меня целиком. Ведь мальчишеский коллектив особенный. В нем еще "прописаться" нужно. Когда я учился в физико-математической школе, там были дети дипломатов и прочей интеллигенции. Но коллектив, внешне вежливый, более эгоцентричный, что ли.
А здесь такие, как я, хулиганистые, с выдумкой, азартом, очень неглупые. Я мгновенно растворился в этом коллективе.
Помню, как еще вначале, едва пришел, вытащил апельсин, разделил на всех. И возгласы: "Зачем дал! Кто тебя просил!" Так благодарность выражалась.
Где-то через полгода отец напрягся – я так явственно менялся в строении тела, в лице, в повадке даже, что он сказал как-то: "Может, зря я тебя взял из той физико-математической школы?" А та школа была при Академии наук, так прекрасно оборудована, с таким спортзалом замечательным, даже теплицы были. Он, отец, как бы вину передо мной чувствовал, что решил за меня что-то важное.
Но шло время, и сомнения отпадали. Все пошло как по накатанному. Соревнования за соревнованиями. Где призером я был, где чемпионом...
А ведь пришел я в школу уже поздновато. Поскольку отец мой был заместителем заведующего районо, то я получался как бы по блату принятым. Рудман был заинтересован взять меня. Помню, как он говорил отцу: "Отдай его мне, Алексей Сергеевич, я его до первого разряда точно доведу". А когда пришли мои первые успехи, он удивлялся вначале, потом гордился.
По тем временам мы, ребятня, все любили его беззаветно. Он для нас был великий, легенда! Он умел общаться, умел приободрить, сделать замечание необидно. Он никогда не повышал голоса, улыбчивый, доброжелательный. Но самое страшное было, когда на совете комиссаров Рудман говорил спокойненько так провинившемуся: "Все, ты больше нам не нужен, мальчик". И эти его слова были тяжелее всего.
Никогда и мысли такой не возникало – бросить школу, тренировки. И связано это было не только с нагрузками, борьбой, которую я полюбил, но и с коллективом. Очень интересно было дружить с ребятами. Мы гордились школой.
Главное, что нравилось – это сам спорт, соревнования. Ты мог завоевать авторитет среди сверстников на ковре, а не количеством выкуренных сигарет на перемене втихаря, чтобы тебя не увидели учителя – вот, мол, я какой. Это дешевый авторитет. Чувствовали себя выше всего такого.
Было просто ужасно весело жить. Вот у нас был первый в специализированной нашей школе десятый выпускной класс. Мы – самые старшие. И достаточно было кому-то из младших забежать на уроке и крикнуть: "Наших бьют", как мы все срывались – неважно какой был урок – и бежали восстанавливать справедливость там, где нашего обидели.
Когда нашу спортшколу, клуб объединили в одно с общеобразовательной школой № 8, где мы и учились в большинстве, там еще оставались другие "не наши" ребята. С ними надо было разобраться: кто в доме хозяин? Тут уж мы не подкачали.
Но мы действительно были хозяевами. Сколько нашего мальчишеского труда вложено в эту школу. Особенная нагрузка падала, конечно, на старшие классы. Первый год, помню, мы весь июнь должны были выработать определенные нормы и только после этого уходили на каникулы.
Да, многое есть чего вспомнить из тех ярких счастливых лет. И забавного тоже хватало.
Вот вам эпизод. 1 сентября. Торжественное начало учебного года. Школа начищена, украшена. Рудман пригласил много знатных гостей: генералы, функционеры. Мы, старшие, – дежурные с повязками на рукавах.
И местный парень, гроза района (еще доучивались в нашей школе такие), волосы до плеч, мы-то все с короткими, бороться чтоб не мешали... Так вот, с этим парнем какое-то столкновение с нашими. Знаете, как бывает: толчок, еще один, ответный, потом посильнее. И вот через некоторое время несчастный наш длинноволосик своим телом разбивает стекло в проходе. А тут уже поднимается по лестнице вся кавалькада гостей. И Рудман объясняет: такие замечательные дети, такие изумительные, такие супердисциплинированные... А тут вдруг стекла летят. Герой наш сидит на заднице... Делегация немного остолбенела. А Рудман как ни в чем не бывало: "Шалят, детки, шалят..."
Да, счастливое у нас было детство в счастливой стране. Я так чувствовал.

Записала Нина ШКОЛЬНИКОВА

Продолжение в следующем номере