СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

ДЗЮДО
ТЕРЯЕТ СВОЕ ЯПОНСКОЕ ЛИЦО

«Двери все заглушены способом особым...»
Такое нередко бывало на фронте... Ночью в развалинах разбитого войной города несколько наших саперов внезапно лицом к лицу столкнулись с немцами. Случилось это так неожиданно и для тех и для других, что никто не успел ни передернуть затвор автомата, ни сорвать с плеча ремень висевшей за спиной винтовки. Да и поздно было уже стрелять: в одну секунду все перемешались. В кромешной темноте вспыхнула беспощадная рукопашная схватка. Люди хватали друг друга за горло, валили наземь, наступали сапогами на упавших, колотили по головам попавшим под руку обломком кирпича. Слышались только хриплое дыхание дерущихся, глухие звуки ударов и яростная ругань на двух языках. В судорожно бестолковой суматохе смертельной борьбы поначалу трудно было понять, кто же одерживает верх, но гитлеровцев было больше, и они явно стали одолевать. И едва ли кто-нибудь из наших саперов, людей уже немолодых, вышел бы живым из этих развалин, если бы не подоспел на помощь сопровождавший их на «передок» сержант из разведвзвода.
Схватившего его, казалось, мертвой хваткой сзади за шею немца он так швырнул через себя, что тот грохнулся всей спиной на острые кирпичные зубцы разрушенной стены, да так и остался лежать. Еще двоих уложил рядом с ним точными ударами ноги, обутой в тяжелый, кованый солдатский сапог. Тому, который пытался ткнуть его в живот ножом, разведчик вывихнул руку, поймав ее на безотказный болевой прием. И сейчас же что было силы рубанул ребром ладони сзади по шее дюжего немца, подмявшего под себя и почти уже придушившего низкорослого саперного лейтенанта...

РОДИЛСЯ В ЦАРСКОЙ ТЮРЬМЕ...

А когда все было кончено, сорокалетний лейтенант, все еще сидя на земле, с трудом поворачивая голову из стороны в сторону и потирая ладонью шею, хрипловато произнес:
– Ну ты силен, мужик... Если б не ты, всем нам здесь капут. И кто только тебя так ловко драться научил?
С трудом переводя дыхание, разведчик не сразу и с непонятной печалью ответил:
– Был один такой хороший человек – Василий Сергеевич Ощепков...
– А почему – был? На фронте погиб, что ли?
– Да нет... Похуже...
– Ты скажешь тоже. Чего же хуже-то может быть?..

В ночь на второе октября жильцов дома номер шесть по Дегтярному переулку разбудил звук мотора въехавшего во двор автомобиля. Прежде никто на это не обратил бы никакого внимания, разве что какой-нибудь старичок, мучимый бессонницей. Но сейчас шла осень тридцать седьмого года, и к подобным угрожающе знакомым ночным звукам прислушивались особенно настороженно и с таким страхом, что сердце начинало бешено колотиться где-то под самым горлом. Те, кто осмелился осторожно, из-за занавески выглянуть в окно, увидели въехавший во двор автофургон с крупной желтой надписью «Хлеб» на боковых стенках. Впрочем, такая наивная и примелькавшаяся маскировка уже никого не могла обмануть...
Шум автомобильного мотора умолк у самого подъезда, а затем уже в подъезде послышался громкий топот нескольких пар сапог. И по всей лестничной клетке у своих дверей тревожно прислушивались полуодетые, насмерть перепуганные люди: «К нам?.. Или не к нам?..» Сапоги протопали до двадцать первой квартиры на первом этаже, и каким это сейчас ни покажется нам неприятным, отталкивающим, но все остальные напряженно прислушивавшиеся жильцы облегченно вздохнули: «Слава богу! Это не к нам...» Так уж воспитывала, уродуя людей, беспощадная сталинская мясорубка...
А у дверей квартиры двадцать один раздался оглушительно громкий в ночной тишине, долгий и требовательный звонок. И теперь уже только в этой коммунальной квартире стучало у людей в висках: «За кем же на этот раз?.. Неужели за мной?..»
А за дверями громкий, приказывающий голос:
– Откройте! НКВД!
И тотчас в передней оказались четверо мужчин в штатских темных демисезонных пальто, из-под которых виднелись армейские хромовые сапоги.
– Ощепков Василий Сергеевич?
– Да, это я...
– Вы арестованы. Оружие есть?
– Откуда у меня может быть оружие?..
– Отвечайте! Вопросы задаем мы!
– Оружия у меня нет и не было...
И в Комитете по делам физкультуры и спорта, и в Центральном институте физкультуры, где он работал, уже шли повальные аресты. Люди исчезали один за другим, и все слишком хорошо знали, что это значит. Знакомая сердечная боль остро отдалась вдруг под правой лопаткой, и в голове Василия Сергеевича промелькнула горькая мысль: «Неужели я родился в царской тюрьме для того, чтобы умереть в сталинской?..»

...Шел декабрь девяностого года. Над площадью своего имени все еще возвышался железо-бронзовый Феликс. Но, хотя пока это трудно было даже предположить, КГБ уже дышал на ладан, отсчитывая последние месяцы своего существования. Небывало осмелевшая пресса все больнее клевала его, и, пользуясь этим прессингом, я сумел наконец добиться положительного ответа на мои трехлетние домогательства. Как спортивный журналист, я стремился узнать о судьбе весьма известного когда-то в спортивном мире Василия Сергеевича Ощепкова, бесследно исчезнувшего вдруг в 1937-м. «Враг народа» был предан принудительному забвению. О нем боялись даже говорить, в страхе сжигали книги и связанные с ним бумаги, густо замазывали его лицо на групповых фотографиях. В течение десятилетий само имя этого замечательного человека было под запретом. Казалось, Ощепков раз и навсегда вычеркнут из истории советского спорта. В самбо вырастали новые поколения спортсменов, никогда даже не слышавших этого славного имени.
Нужно было переломить эту свинцовую сталинскую подлость испачканного кровью неблагодарного беспамятства. Восстановить не только доброе имя, но и украденный творческий приоритет этого честного, безвинно замученного человека, который так много сделал для нашей страны. И мне, его младшему современнику, очень хотелось рассказать о нем сегодняшнему читателю. О нем, о его времени, которое нынешним поколениям рисуется уже весьма и весьма туманным.

И вот вскоре после моего очередного ходатайства на имя самого председателя КГБ – небезызвестного Крючкова – у меня раздался телефонный звонок. Очень вежливый мужской голос спросил, когда мне будет удобно ознакомиться с интересующим меня «уголовным» делом. Когда? Да конечно же, прямо завтра! Разве мог я хотя бы на день отложить эту открывшуюся вдруг прямо-таки фантастическую возможность узнать наконец то, что целых полвека хранилось за семью замками в архивах НКВД под сакраментальным грифом «Секретно»? Не дай бог, политическая погода снова изменится и приоткрывшийся было вдруг таинственный «сезам» вновь захлопнется, и тогда уже навсегда...
И вот на следующее утро я спускаюсь по широким ступеням подземного перехода, прохожу по его тоннелю, пересекая под землей начало Мясницкой, и, поднявшись наверх, оказываюсь возле дома, в который иду. Этот большой бежевый дом с часами хорошо знает каждый по разместившемуся в нем учреждению и еще – по старому названию площади, на которой он стоит, – Лубянка.
Обширный светлый парадный фасад, объединивший в единое целое два прежних перестроенных здания, возник сравнительно недавно. И я хорошо помню его совсем другим. Дом памятен мне еще с ранних детских лет и отнюдь не из-за своей страшной репутации, а всего лишь потому, что возле него всегда расхаживали часовые в островерхих шлемах и с настоящими, с примкнутым штыком, винтовками в руках. (Сейчас я только недоумеваю: от кого выставлялись эти устрашающие наружные караулы?) Темно-зеленый фасад старой «Лубянки» в затейливом стиле модерн начала века запомнился мне, как ни странно, тоже из-за красноармейцев, но уже не живых, а скульптурных. Нарядный портал центрального входа увенчивался фигурным двухскатным карнизом, а на каждом из его скатов полулежали симметричные гипсовые красноармейцы в натуральную величину. Тоже в буденовках и с винтовками в руках, но почему-то выкрашенные в беспросветно черный цвет. Поначалу там, конечно, возлежали какие-нибудь недопустимо безыдейные аллегорические фигуры, но затем, учитывая целеустремленно революционный характер занявшего здание учреждения, эту легкомысленную устаревшую аллегорию сместил такой вот бдительный черногипсовый караул...
Однако эти безмятежные детские впечатления беспощадно прерывают совсем другие – угрожающие воспоминания. Лет пятьдесят назад мне пришлось побывать внутри этого здания и отнюдь не по своей воле. Тогда из оконного проема лестничной клетки был виден окруженный стенами небольшой внутренний двор с выходившим в него множеством зарешеченных тюремных окон. Каждое окно с большим «спецкозырьком», идущим не сверху вниз, а вверх от подоконника и позволявшим заключенным видеть лишь «небо в крупную клетку». А в длиннейшем коридоре по обе стороны выступали пристроенные к дверям небольшие коробки тамбуров. И двери и тамбуры обиты черной кожей с полностью поглощавшей любые звуки толстой прокладкой.

«Двери все заглушены
Способом особым,
Выступают из стены
Вертикальным гробом».

Когда через несколько лет я прочитал эти строки Твардовского, то сразу понял, что такие черные «гробы» ему тоже довелось повидать собственными глазами...
Я миную огромный облицованный полированным гранитом портал центрального входа, увенчанный большим гербом СССР («подъезд номер один» – по здешней терминологии), и направляюсь к несколько более скромному подъезду «один А». В былые времена именно он служил центральным и был украшен черными гипсовыми стражами. Поднявшись на несколько гранитных ступеней, тяну на себя за массивную бронзовую ручку туго поддавшуюся створку больших дверей. Миную короткое, шага в три, междверное пространство и открываю вторые, такие же высокие остекленные двери.
– Вы к кому? Предъявите документы, – говорит один из двух стоящих по обе стороны дверей «привратников»-прапорщиков в фуражках с голубым околышем. А тот, к кому я иду, уже ожидает меня на верху беломраморной лестницы, широким маршем поднимающейся к дверям лифта и расходящейся там на два более узких, обходящих лифт с обеих сторон марша.
Вместе с моим «Вергилием» поднимаемся на второй этаж и идем по коридорам с нумерованными дверями по обе стороны. Стены отделаны коричневатым пластиком, и ничего похожего на то, что мне когда-то довелось видеть. Кроме прапорщиков у входа, ни одного человека в форме. Довольно заурядная обстановка совершенно обычного, хотя и солидного советского учреждения. Разве что коридоры пустынны и никто не покуривает по углам, разводя бесконечный треп.
Но вот наконец на письменный стол передо мной ложится тощая, сильно потрепанная папка грязно-желтоватого тонкого картона. Внешне, казалось бы, самая обычная затрапезная канцелярская папка – одна из тех, какие сотнями тысяч хранились в наших учреждениях, организациях, архивах. И содержали в себе нудную служебную переписку, бесчисленные приказы, бухгалтерские ведомости и прочую бумажную «требуху». Но в этой измызганной папке совсем другие бумаги, это документы чудовищно трагической силы. В ней упакована страшная судьба замечательного и ни в чем не виновного человека. Первую и последнюю страницу разделяет время всего лишь в десять дней, но в этой декаде безжалостно спрессована целая человеческая жизнь...
Под угрожающим грифом «Секретно» надпись: «СССР. НКВД. Управление по Московской области. Дело № 2641 по обвинению Ощепкова В.С. по ст. 58 п. 6 УК РСФСР. Том № 1»...

Михаил ЛУКАШЕВ