СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

ДЗЮДО
ТЕРЯЕТ СВОЕ ЯПОНСКОЕ ЛИЦО

«КАТОРЖНЫЙ И НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ»

В самом конце морозного, с пронизывающим ветром, декабря 1892 г. в поселке Александровский пост, на каторжном Сахалине, у арестантки – крестьянской вдовы Марии Ощепковой – родился сын. Старик священник в канун Нового года наскоро окрестил орущего младенца в холодной церкви и нарек его Василием. Совершив обряд, достал прошнурованную с сургучной печатью толстую церковную книгу, согрел дыханием озябшие пальцы и вписал дату крещения и имя новорожденного. В графе, посвященной родителям, вслед за фамилией матери указал: «каторжная Александровской тюрьмы», отца вообще не упомянул, а кратко отметил, что младенец незаконнорожденный. Каторжники были лишены права на законный, признаваемый государством и церковью брак. Их дети автоматически считались незаконнорожденными и, следовательно, отца не имеющими.
По всем канонам тех далеких лет младенца, входящего в жизнь с двойным клеймом отверженного – незаконнорожденный и сын каторжанки, – ждала незавидная судьба.
Как ни стремился я хоть что-нибудь выяснить об его отце, все оставалось тщетным. Никогда и никому, даже самым близким своим людям, не открывал Василий Сергеевич тягостную тайну своего происхождения. Уж очень глубоко в сердце застряла эта старая неизбывная боль! И лишь совсем недавно в архиве одного сверхсекретного учреждения, которое я назову позже, удалось наконец обнаружить документы, говорившие, что отцом является Сергей Захарович Плисак, крестьянин по социальному положению и столяр по профессии.
Что же касается Марии Семеновны Ощепковой, происходившей из Воробьевской волости, Оханского уезда, Пермской губернии, то, вероятно, бедствуя в своей вдовьей доле, она совершила какое-то преступление. Была осуждена екатеринбургским судом и отбывать наказание отправлена «на заводы». Но то ли слишком болела у нее душа об оставшейся в деревне дочери Агафье, то ли невыносимо тяжким оказался для сельской жительницы непривычный фабричный труд в насквозь продымленном, угарном заводском воздухе, но смелая женщина совершила побег. Только вот неважным конспиратором оказалась эта бесхитростная крестьянская душа. Ее, конечно, выследили и снова арестовали. Уж теперь-то судейские чины увидели в несчастной крестьянке «самого опасного и изощренного преступника» и определили ей тяжелейшее и мучительное наказание: восемнадцать лет каторжных работ и шестьдесят плетей. Трудно понять, как она выдержала эту зверскую экзекуцию, которая отправляла на тот свет даже здоровенных мужиков...
Скорее всего столяр Плисак был ссыльнопоселенцем, и его фактический брак, точнее, сожительство с Марией, был «оформлен» традиционным для каторжного острова тюремным «свадебным обрядом», продиктованным острым дефицитом «островитянок». Нет, «браки» там заключались вовсе не на небесах и даже не в тюремной администрации, а прямо на тюремном дворе. И отнюдь не звучал там свадебный марш Мендельсона, не стреляли пробки шампанского. «Бракосочетание» по-сахалински совершалось несколько проще и скромнее.
Вновь прибывших каторжанок всех возрастов выстраивали в шеренгу, а напротив них стояла шеренга «женихов» из ссыльнопоселенцев. Выбор, как везде и всегда, принадлежал только мужчинам. По команде каждый подходил к своей избраннице и становился рядом с ней. При неизбежном соперничестве мужчин в «сватовство» вмешивался окрик тюремного чина, выносившего окончательное и не подлежащее обсуждению решение. Если даже «невеста» годилась «жениху» в матери. С этого момента «сосватанные» женщины переходили в разряд так называемых «сожительных». В остроге уже не сидели, а жили у своего ссыльнопоселенца. Законным браком это, разумеется, не считалось и никаких прав и обязанностей для сожителей не порождало.
Должна была пройти через эту унизительную процедуру и сорокалетняя Мария Ощепкова. Но при всей дикости подобной обстановки, у нее с Плисаком сложилась семья настолько благополучная, насколько могла быть в подобных прискорбных обстоятельствах.
Как выглядел супруг, сказать не могу. А вот внешность супруги тюремный писатель в графе «Приметы» описал так: «Рост 2 аршина 6 вершков (1 метр 69 см. – М. Л.), лицо чистое, широкое, глаза карие, лоб крутой, нос и рот большие, подбородок крупный».
Как это ни удивительно, но фамилии Ощепковой и Плисака вместе с их, как теперь говорят, анкетными данными можно прочитать в статистических карточках Всероссийской переписи населения 1890 г., собственноручно заполненных Чеховым и пылящихся ныне где-то в недрах запасников Московского литературного музея. Уже опасно больной, наш великий писатель, проделав полпути на лошадях (из-за еще отсутствовавшей в Сибири железной дороги), совершил свое поистине героическое путешествие, чтобы написать правду о каторжном острове и провести перепись всех его обитателей. Вот тогда-то наши «молодожены», будущие Васины родители, и смогли говорить с писателем.
Судя по всему, Сергей Захарович был отличным столяром и имел такой приличный заработок, что со временем смог даже открыть собственную мастерскую и то ли построить, то ли купить два небольших дома: на Александровской улице, № 11, и на Кирпичной (без номера). Заботясь о сыне, определил его в реальное училище.
В 1901 г. «приказом губернатора с применением Манифеста» каторжанка Ощепкова была переведена с каторжных работ в ссыльнопоселенки. Но долго радоваться досрочному освобождению от каторги не пришлось: всего через год скончался ее фактический супруг. А еще через два года, всего два месяца спустя после начала русско-японской войны, ушла из жизни и Мария Семеновна. Даже ее крепкое крестьянское здоровье не могли не пошатнуть каторга и изуверское телесное наказание. Она ушла из жизни всего лишь пятидесяти трех лет от роду. В тяжелейших военных условиях, когда боевые действия велись и на Сахалине, одиннадцатилетний ребенок остался круглым сиротой. Над ним была учреждена опека. Опекуном определен Емельян Владыко. К счастью, человек честный и доброжелательный.

Говоря о дальнейшей жизни маленького Ощепкова, нельзя не подивиться тому, как фантастически причудливо и даже противоестественно соединяют порой причинно-следственные связи два совершенно разнородных, абсолютно чуждых и резко противоречивых обстоятельства. Это трудно представить, но судьба незаконнорожденного «каторжного» подростка на много лет была предопределена не где-нибудь, а... в царском кабинете Зимнего дворца. Именно там 3 февраля 1903 г. Николай II утвердил своей подписью проект создания в России самой первой в мире «контрразведочной службы»: уж слишком назойливым был «доброжелательный» интерес иностранных спецслужб. Война, ровно через год развязанная нашим восточным соседом, с ее массовым и изощренным шпионажем доказала жизненную важность подобной меры. Эта же война показала, против чьей разведки надлежит начать борьбу в первую очередь. А нелепое поражение научило военное ведомство смотреть далеко вперед, понимая, что это только начало японской экспансии.
Вскоре после войны штабом Заамурского военного округа были специально выделены денежные средства для обучения в Японии русских подростков. Прожив несколько лет непосредственно в чужой «языковой среде», они должны были в совершенстве овладеть особенно трудным для европейцев – японским. Будущими кадровыми контрразведчиками должны были стать осиротевшие сыновья тех, кто сложил головы в недавней войне. Впрочем, не следует думать, что делалось это с вызывающе глупой прямолинейностью. Вовсе нет! Все совершалось, как тогда говаривали, чинно и благородно. Ребятишки направлялись для учебы в духовной семинарии Российской православной миссии в Киото и, следовало считать, для того, чтобы в будущем стать образованными священнослужителями японской православной церкви. Разумеется, что о далеко идущих планах «контрразведочной службы» не знали ни в России, ни в Японии. Все понималось только лишь как благотворительная возможность получить такое хорошее образование, какое на родине для сирот было заведомо недоступным.
Теперь уже мы едва ли узнаем, к каким хитроумным уловкам вынужден был прибегнуть заботливый опекун Емельян Владыко, чтобы добиться счастливой японской «командировки» для своего подопечного. Ведь тот был не солдатским, а «каторжным» сиротой, никаких льгот не имеющим. И не случайно в семинарии Вася самозванно числился «сыном крестьянина Ощепкова-Плисака». Эта двойная фамилия была явно вымышленной, как и не существующее официально родство с «крестьянином». В силу закона родной отец являлся для незаконнорожденного сына совершенно посторонним лицом.
Первое время Владыко сам оплачивал стоимость обучения, «сдавая в квартиры» унаследованные Васей по завещанию отцовские дома. А затем успешного ученика все же приняли на казенный военный кошт. Но и тогда Емельян присылал семинаристу то рубль двадцать копеек, то десять, а то и двадцать шесть рублей. Скорее всего эти деньги и позволили Василию освоить дзюдо. Так как и обучение в Кадокане, и сдача экзаменов на черный мастерский пояс едва ли были бесплатными.
Вдова Василия Сергеевича – Анна Ивановна вспоминала, как он с юмором рассказывал о своей первой поездке в Страну восходящего солнца. Как совершенно не зная языка, объяснялся с матросами, пытаясь сесть на японский пароход. А в Японии его жизненный путь сироты счастливо пересекся со светлой, благородной дорогой замечательного человека – архиепископа Японского, Преосвященного Николая. Сын сельского диакона Иван Касаткин двадцати четырех лет от роду принял монашеское пострижение и в монашестве новое имя – Николай. Безукоризненно руководивший русской православной миссией в Японии более полувека, он стал одним из тех многих священнослужителей, которыми по праву может гордиться не только церковь, но и весь русский народ. Святой Николай, канонизированный православной церковью, являлся не просто самоотверженным миссионером, это был человек редкого мужества и доброты, заслуженно завоевавший огромное уважение даже у своих японских недоброжелателей. Не только церковный деятель, но и крупный востоковед, талантливый переводчик и мудрый воспитатель.
Не имея достаточных материальных средств, он все-таки сумел создать в Японии несколько учебных заведений. В одно из них – духовную семинарию в Токио – в сентябре 1907 г. и попал четырнадцатилетний сирота Вася Ощепков.
Василий попал в семинарию, когда архиепископу пошел уже восьмой десяток, но этот высокого роста, крепко сложенный старик все еще сохранял былую бодрость и деятельность. Необычайной любовью и уважением воспитанников окружен был он. Когда случалось Преосвященному Николаю проходить через зал, где играли юные воспитанники, там сразу приостанавливалась игра и все – русские и японцы – громко и дружно, но непременно по-русски приветствовали любимого наставника. А он со своей обычной живостью и веселостью отвечал им: «Здорово, молодцы!»
Общая комната, самая веселая и шумная, где жили молодые семинаристы, так и называлась «молодцовская». «Но зато, – писал один из бывших семинаристов, – мы успевали в учении тоже «по-молодцовски». Как и любой другой, этот юный семинаристский народ любил повеселиться, пошутить и порезвиться. Случалось и так, что, даже уже улегшись спать, юноши никак не могли угомониться. Но стоило лишь архиепископу войти в спальню, тихо пройти между койками, как наступала полная и уже до самого утра ненарушаемая тишина».
Семинария – любимое детище архиепископа – представляла собой совсем не обычное учебное заведение: учились там и русские, и японцы, а возраст учащихся был от четырнадцати до... шестидесяти лет. Учебная программа могла, пожалуй, потягаться и с современными вузами. Во-первых, семинаристов обучали по полной программе японской гимназии: география и история Японии и Дальнего Востока, литература и теория словесности, грамматика, чтение писем, перевод газетных статей, написание сочинений, иероглифическая каллиграфия японская и китайская. Да плюс к этому богословские дисциплины, русский язык, литература, всеобщая история... Василий учился на совесть: по всем этим предметам в его свидетельстве об окончании семинарии, в июне 1913-го, стоят лишь завидные, хотя и несколько непривычные для нас оценки – «отлично хорошо (5)» и «очень хорошо (4)». Семинария дала Василию отличное образование, помогла стать по-настоящему интеллигентным человеком в добрых старых русских традициях.

Широта взглядов архиепископа проявилась и в том, что в семинарии, как и в японских учебных заведениях, для желающих преподавались даже основы борьбы дзюдо, всего лишь двадцать пять лет назад созданной знаменитым теперь педагогом Дзигаро Кано. Василий с головой окунулся в эту новую для себя увлекательную стихию. Сообразительный и ловкий ученик, быстро постигавший технику японской борьбы, понравился преподавателю, и тот оказал ему одну немаловажную услугу.
Раз в год проводился отбор лучших для обучения в знаменитом институте Кодокан-дзюдо, и учитель под большим секретом сообщил приглянувшемуся ему русскому пареньку необычный принцип этого отбора. Наступил торжественный день. В зале множество молодых претендентов чинно расселись на соломенных циновках – татами, и сам основатель дзюдо доктор Дзигаро Кано обратился к ним с речью. Нравоучительная речь была длиннейшей и, откровенно говоря, довольно скучной. Молодым людям, при всем уважении к оратору, трудно было удержаться от того, чтобы не оглянуться по сторонам, не взглянуть на своих соседей. Но Ощепков уже знал, что сзади за ними пристально следят преподаватели Кодокана. И каждое движение абитуриентов расценивается ими как невнимание и даже недостаточное уважение к великому гроссмейстеру дзюдо. Василий все еще как следует не привык сидеть по-японски: без стула, на собственных пятках. Затекшие ноги невыносимо ныли, мучительно хотелось вытащить их из-под себя и выпрямить, ну хотя бы просто чуть пошевелить ногами, но он по-прежнему сидел совсем неподвижно. А когда к нему подошли и сказали, что он принят в Кодокан, Ощепков пытался встать на совершенно онемевшие ноги, но так и не смог этого сделать, а только повалился на бок.
В архивах Кодокана до наших дней сохранилась запись о поступлении туда Василия Ощепкова 29 октября 1911 г. Сейчас Кодокан – громадное современное здание из стекла и железобетона, которое в многочисленных рекламных проспектах звонко именуют «фабрикой неуязвимых». Действительно, и огромное количество занимающихся, и массовость выпуска дипломированных атлетов – все напоминает современные индустриальные методы. Но когда три четверти века назад восемнадцатилетний Василий переступил порог Кодокана, это был совсем небольшой двухэтажный дощатый домик с крохотным «залом» площадью всего около двадцати квадратных метров. Весь пол «зала» занимал татами. Эта обширная соломенная циновка покоилась, собственно говоря, даже не на полу, а на специальной деревянной платформе, подвешенной на особых амортизаторах, смягчавших падения дзюдоистов.
Василий в полном объеме познал всю суровую школу дзюдо тех лет. Даже в наши дни японские специалисты считают, что практикуемая в Японии тренировка дзюдоистов непосильна для европейцев. Тогда же система обучения была особенно жесткой и совершенно безжалостной. К тому же это было время, когда еще чувствовались отзвуки недавней русско-японской войны, и русского парня особенно охотно выбирали в качестве партнера. В нем видели не условно спортивного, а реального противника. Еще недостаточно умелого Ощепкова более опытные борцы беспощадно швыряли на жесткий татами, душили и выламывали руки, а он, по дзюдоистскому обычаю, благодарил их за науку смиренным поклоном даже тогда, когда у него оказалось сломанным ребро. Вскоре, однако, с ним уже стало не так-то просто бороться даже искушенным дзюдоистам.
Никто из поступивших вместе с Василием товарищей не выдержал суровых дзюдоистских испытаний: все оставили Кодокан, не закончив курс обучения. А он не только успешно окончил это весьма своеобразное учебное заведение, но и стал после этого претендовать на получение мастерского звания. И всего лишь полгода потребовалось ему для того, чтобы в 1913 г. на весеннем состязании – рандори завоевать право подпоясать свое кимоно черным мастерским поясом. Японцы необычайно ревностно относились тогда к присуждению мастерских степеней – данов, и особенно иностранцам. Ощепков стал первым русским и одним из всего лишь четверых европейцев, заслуживших в те годы первый дан. Выступая на состязаниях, он не раз завоевывал призы и пользовался известностью среди японских спортсменов.
Владивостокская газета сообщила об успехе Ощепкова так: «...Благодаря своим выдающимся способностям, отмеченным самим основателем школы Кано Дзигаро, чрезвычайно быстро, в шесть месяцев, достиг звания «седана», то есть учителя первой степени, и получил отличительный знак – черный пояс».
Действительно, упрямый русский юноша удостоился теплой похвалы самого гроссмейстера Кано, который был не очень-то щедр на подобные вещи. И долго еще хранил Ощепков японский журнал, написавший о нем: «Русский медведь добился своей цели». Забегая вперед, следует сказать, что уже в октябре 1917-го Василий снова предстал перед строгими экзаменаторами Кодокана, которые единодушно присвоили ему следующую, еще более высокую мастерскую ступень – второй дан.
Возвратившись на родину, Ощепков, знавший не только японский, но и английский язык, начал работать военным переводчиком в контрразведке Заамурского военного округа в городе Харбине, а затем в разведотделе Приамурского округа, выезжая иногда с какими-то заданиями в Японию. Вероятно, во время последней из таких поездок он и получил второй дан.
Совершенно естественно, что, оказавшись снова в России, именно он стал пионером дзюдо в нашей стране и щедро делился своими обширными познаниями с молодежью.
Во Владивостоке до наших дней сохранился одноэтажный, но обширный старый кирпичный дом за номером двадцать один, под крутым откосом на Корабельнонабережной улице. Символично, что теперь в нем размещается спортивный клуб Тихоокеанского флота. А более восьми десятилетий назад дом занимало владивостокское общество «Спорт», где выпускник Кодокана развернул работу со свойственной ему энергией.
Шел 1914 год. В то время экзотическая японская борьба была в большую новинку даже для задававших тон в спорте западных держав, а в самом отдаленном провинциальном городе России активно функционировал кружок дзюдо, насчитывавший до полусотни занимающихся. Овладев под руководством своего опытного наставника основами этой борьбы, кружковцы стали проводить в обществе поначалу внутренние состязания.
Самое первое сообщение о кружке в спортивной печати появилось в июне 1915 г. в столичном журнале «Геркулес» в виде небольшой корреспонденции из провинции. Среди прочих владивостокских спортивных новостей сообщалось: «Правление местного Спортивного общества, воспользовавшись пребыванием в городе специалиста японской борьбы «джиу-джитсу» г-на Ощепкова, пригласило его в качестве преподавателя. Интерес к этой борьбе возрастает среди спортсменов, и они с увлечением принимаются за изучение одного из распространенных видов спорта в Японии».
Основоположник европейского дзюдо Коизуми в книге «Мое обучение дзюдо» говорит, что первый в мире международный матч по дзюдо состоялся в 1929 г. Тогда команды Англии и Германии встречались во Франкфурте и Висбадене.
Но знаменитый сенсей сильно ошибался. Впрочем, подобный пробел в знаниях вполне обычен для зарубежных специалистов там, где речь идет о России. В действительности дзюдоисты двух различных стран впервые сошлись в схватках на татами на целых десять лет ранее. И происходило это не в каком-либо процветающем центре Европы или в Америке, а в «страшно далеком», но, как полушутя назвал его Ленин, «нашенском» городе Владивостоке.
Дадим слово выходившей там газете «Далекая окраина» от 4 июля 1917 г.: «...В помещении Владивостокского общества «Спорт» состоялось весьма интересное состязание по «Дзюу-Дзюцу» прибывших из Японии во главе со своим преподавателем господином Хидетеси Томабеци экскурсантов – воспитанников японского высшего коммерческого училища города Отару и местного спортивного кружка «Спорт», организованное руководителем этого кружка В.С. Ощепковым, при личном участии самого господина Ощепкова, привлекшего массу публики... Некоторые приемы самозащиты были продемонстрированы господином Ощепковым, причем нападения на него делались не только при встрече лицом к лицу, но и сзади». Чудом сохранилась даже и фотография, запечатлевшая участников этой исторической встречи в полном спортивном облачении и во главе с В.С. Ощепковым и Х. Томабеци, который тоже обладал черным поясом.
В феврале 1917 г. Ощепков решительно становится на сторону революции. После свержения самодержавия царская полиция была разогнана восставшим народом. Создавалась новая сила для защиты законности и порядка – милиция, и Ощепков активно участвует в этом важном созидательном процессе. На Курсах для подготовки милиционеров городской и уездной милиции он преподает курсантам столь необходимое в их нелегкой будущей работе искусство самозащиты без оружия. И едва ли случайно организационную работу по созданию этих курсов взяло на себя именно общество «Спорт», в котором Василий Ощепков играл главную роль.
Читатели, особенно молодые, напичканные современной лживой квазидемократической пропагандой, могут не понять, почему он с самого начала принял сторону революции. А дело в том, что наша «независимая» пресса, горько всхлипывая о «чудесной России, которую мы потеряли», почему-то забывает сказать, что при «восхитительном» царском режиме существовало законодательно закрепленное социальное, религиозное и национальное неравенство в правах, да и множество иных подобных прелестей. А Василий принадлежал к тому подавляющему большинству народа, которое познало все это на собственном горьком опыте...

Михаил ЛУКАШЕВ

Продолжение следует